Запрет на любовь. Любовь. Приключения. Эротика - Кора Бек

На другой день я стал свидетелем, а можно сказать, и участником одной драматической ситуации. Так получилось, что в тот вечер со мной некому было остаться. Моя мама после годичного перерыва два месяца назад вернулась к работе в театре. Сейчас готовилась премьера нового спектакля, в котором ей предстояло исполнить главную роль, и она каждый вечер пропадала на репетициях. Правда, другие актеры работали и по утрам, но главный режиссер, учитывая мамино семейное положение, организовывал работу таким образом, чтобы сцены с ее участием проигрывались преимущественно вечерами.

В эти часы за мной обычно присматривали Роза или Сабина, а то и обе вместе, но сегодня они оказались заняты. Перебрав все возможные варианты, мама в итоге решила взять меня с собой на работу.

Впервые я попал в святая святых искусства – театр. Будучи немало о нем наслышан, признаться, я испытал поначалу некоторое разочарование. Репетиция проводилась в Малом зале, расположенном на первом этаже монументального здания.

По коридорам до начала работы сновали с озабоченно-сосредоточенным видом люди, вовсе не такие жизнерадостные и общительные, какими я представлял себе раньше актеров. Потолок в зале, не освещенный огнями многочисленных люстр, казалось, мрачно нависал над храмом искусства, подавляя всякую фантазию. На сцене, на удивление скромной, непривлекательной и даже пыльной, рабочие устанавливали временные декорации, а на лестничных пролетах, окутанных плотной завесой табачного дыма, вообще, трудно было что-либо разглядеть.

Но вот подготовительные работы закончились, и актеры, занятые в спектакле, поднялись на сцену. Они были одеты в обычную одежду, и своим появлением на подмостках сначала не произвели никакого эффекта. Однако по мере развития действия всё буквально на глазах преображалось.

Лица актеров приобрели выражение какого-то особого творческого вдохновения, словно бы их изнутри осветили светом, все движения – сценическую пластичность и гибкость, а поставленные голоса незаметно и умело меняли интонацию, то мощно разрезая тишину почти пустого зала, то, нисходя до шепота, который можно было услышать даже на галерке.

Сидевший в первом ряду режиссер, время от времени поправлял кого-либо из актеров, но, как мне казалось, весьма одобрительно относился к тому, что и как делала на сцене моя мама. Во время перерыва он подошел к ней, и, покровительственно положив руку ей на плечо, стал что-то говорить. Мама внимательно слушала режиссера. Мне это не очень понравилось. Я отвернулся, разглядывая стенку своей коляски, и вскоре заснул.

***

Не знаю, как долго я спал, но, только, проснувшись, обнаружил, что нахожусь вовсе не в театре, а в каком-то незнакомом мне месте. Меня успокоило присутствие мамы, сидевшей за столиком с тремя молодыми девушками, в которых я узнал танцовщиц из балетной труппы театра. Негромко звучала приятная музыка, приглушенный, мягкий свет освещал уютный небольшой зал, и я понял, что мы находимся в кафе «Встреча», расположенном рядом с театром, где вечерами нередко собиралась творческая элита города.

Задвинув мою коляску к окну, у которого стояла дубовая кадка с большим фикусом, защищавшим меня от света, женщины оживленно переговаривались, отпивая ароматный кофе из красивых чашечек. Каждая из них была по-своему хороша и элегантна, но я с чисто мужской интуицией чувствовал, что моя мама отличается в этой прелестной группе каким-то особым очарованием, обволакивавшим ее светлой загадочной аурой. Временами эти четыре хорошенькие головки склонялись близко друг к другу, чтобы затем откинуться назад с неудержимо-жизнерадостным смехом. Я порадовался за маму. В последнее время ей нечасто удавалось смеяться.

И вдруг эта идиллия резко нарушилась. Снаружи дверь кафе по-хозяйски широко распахнули, и в зал вошли несколько подвыпивших мужчин во главе с Джумой – лидером сравнительно новой, но уже набиравшей силу одной из преступных группировок города, которая, по слухам, имела связи в милиции, может, и не на высоком уровне, но всё же.

Несмотря на молодость, Джума пользовался немалой известностью среди различных слоев населения. Его уважали, боялись, о нем ходили самые разные слухи. Но мало кому было известно, чем же именно он и его ребята занимаются, поэтому им приписывалось всякое. По словам одних, Джума был отпетый негодяй и мошенник. В рассказах других выглядел чуть ли не благородным разбойником. Благодаря Сабине, приносившей из школы все последние новости, а также некоторым разговорчивым клиенткам Розы, я был немало о нем наслышан, но впервые видел его.

Высокого роста, крупный, замечательной смуглости, Джума был одет в белую рубашку с короткими рукавами, из-под которых поигрывали мощные, словно свинцом налитые бицепсы, и в светлые бежевые брюки с проступавшим, довольно внушительным животом. У Джумы было очень приятное лицо с такой по-детски непосредственной, обаятельной улыбкой, что, глядя на него, трудно было поверить, что он способен на жестокость.

Быстрым взглядом окинув зал, Джума, заложив пальцы рук за ремень и широко улыбаясь, уверенно подошел к нашему столику. Положив свою огромную ладонь на плечо высокой худенькой блондинки по имени Инга, он весело сказал:

– О, кого я вижу! Давненько не встречались. Собирай-ка, детка, своих подружек, сегодня отдохнете с нами.

В зале моментально воцарилась тишина, все взгляды обратились в нашу сторону. Инга, вдруг почувствовавшая себя неловко, вся съежилась и опустила голову. Тогда сидевшая рядом с ней Эльмира, невысокая, крепко сбитая, и довольно крутого нрава девушка, с внезапной агрессивностью сквозь зубы бросила:

– Сейчас, только разгон возьмем!

Благодушная улыбка тотчас исчезла с лица Джумы, карие глаза налились кровью, и, схватив Эльмиру за ворот блузки, он грязно обозвал ее и толкнул к дверям. Та не осталась в долгу, и, бросившись назад к обидчику, принялась молотить своими кулачками Джуму по его большому крепкому животу, но это было равносильно ударам гороха о стену. Вконец разъярившись, Джума резко отбросил ее в сторону так, что Эльмира ударилась головой о спинку стоявшего рядом с их столиком дивана, и занес руку над Ингой.

В этот момент к ним с другого конца стола подбежала мама, и, оттолкнув побледневшую Ингу, вдруг решительным движением руки с размаху дала Джуме короткую, но звонкую затрещину. Не ожидавший сопротивления, он было растерялся, но потом больно ухватил ее тонкое запястье со словами:

– А это еще кто такая?

Испугавшись за маму, я громко заплакал. Она вырвалась, подбежала ко мне, и выхватив из коляски, прижала к груди. Джума тупо смотрел на нас помутневшими глазами, пытаясь сообразить, что все это значит. А к маме подскочил маленький, щупленький, похожий на червячка мужичонка, и угрожающе зашипел:

– Эй, да ты знаешь, на кого руку подняла?!

Мама удивленно взглянула на него. Внезапно раздался сумрачный голос как будто протрезвевшего Джумы:

– Оставь ее, Коротышка!

И первым, круто развернувшись, он вышел. За ним – остальные.

Публика в кафе, как будто пригвожденная к своим местам во время недавней разборки, теперь задвигалась, зашумела. Послышались возмущенные голоса по поводу творящихся средь бела дня беспорядков. Кто-то предлагал вызвать милицию, кто-то – написать жалобу в газету, чтоб разобрались и пристыдили хулиганов, какие-то женщины обступили Эльмиру и Ингу, еще не оправившихся от пережитого шока.

Отвернувшись от всех, мама присела на диван и стала кормить меня из бутылочки молочной смесью. Но дрожащие руки ее плохо слушались, и соска то и дело соскальзывала с моих губ. Измученный неровным кормлением, я заплакал. Тогда, убиравшая со стола официантка, без слов, ловко подхватила меня на руки и быстренько накормила. Я успокоился, а мама, уложив меня в коляску, устало бросила:

– Инга, пошли домой, – и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу.

***

Дверь нам открыла улыбающаяся, чем-то довольная Сабина. Пританцовывая под популярную мелодию популярнейшего Муслима Магомаева, она заявила, что мы пришли как нельзя более вовремя, и нетерпеливо потянула нас в комнату.

В гостиной был накрыт стол. На белоснежной скатерти стояли початая бутылка коньяка, шоколадные конфеты и яблоки в небольшой вазочке на ножке. Все это освещалось уютным светом бра, и потому мы не сразу заметили одиноко сидевшую в кресле Розу.

В длинном шелковом красном халате с золотистой окантовкой, с распущенными по плечам мягкими, чуть вьющимися волосами, и до боли серьезным, задумчивым взглядом изумительно красивых глаз, в которых сквозило какое-то непонятное отчаяние, она сейчас не казалась холодной или высокомерной, а была пронизана таким истинно женским очарованием блоковской «незнакомки», что я с большим сожалением подумал: Где мужики – то? Настоящие мужчины, сильные духом и телом. Ведь где-то же они есть…